Фанфик: "Освобождение от зла" (R to NC-17)

[xxxy]

Название оригинала: Deliverance from Evil
Авторы: Tess and Char Chaffin
Размер: 40 глав + эпилог
Оригинал: искать тут
Перевод: Alunakanula
Бэта переводчика: Viktoriap63
Оригинал перевода: искать тут
Рейтинг: R to NC-17
Категория: MSR, постколонизация
Спойлеры: Седьмой сезон, «Все вещи», БЗБ
Саммари: Малдер и Скалли узнают ужасающую истину о внеземной колонизации — и последующая битва испытывает их силу и их преданность друг другу.

Предыдущую главу искать тут

скачать 24 главу в формате html

читать 24 главу

Глава 24

Скиннер наполнил бак горючим и закрыл крышку топливного бака самолета, немного вздрогнув от пронесшегося ледяного бриза. Дни становились все короче. Еще несколько недель, и они на многие месяцы погрузятся в неумолимую тьму.

Застегнув куртку до самого верха и надвинув вперед капюшон, он затянул завязки так, что видимой осталась только небольшая часть его лица. Он загрузил в самолет оставшиеся вещи и принялся терпеливо ждать Мэри, которая должна прийти с минуты на минуту. Скиннер хотел быть готовым к отправке еще до рассвета, чтобы успеть долететь засветло. Световой день длился чуть больше часа или около того, поэтому у них было не очень-то много времени, чтобы подняться в воздух и благополучно облететь все самые высокие пики гор.

Он был очень рад, что этот день он проведет с Мэри. Он сам себе не хотел признаваться, но было так, и никак иначе. Чем ближе он ее узнавал, тем больше она ему нравилась. В ней интереснейшим образом сочеталась современная женщина и традиционные устои племени инупаков. Он так часто думал о ней. Разбрызгивая не дающую формироваться льду жидкость по лопастям пропеллера, Скиннер усмехнулся. Черт подери... да он все время о ней думает! Так оно и есть. И это больше, чем нормальная реакция мужчины на симпатичную женщину. Беверли тоже была его возраста и достаточно красивая. Но для Скиннера она не была привлекательна... не так. Скиннеру не хотелось встать перед ней на колени, утонуть лицом у нее на груди и распробовать на вкус каждый сантиметр ее смуглой кожи...

Черт подери! Он потянул вниз джинсы. О чем он только думает?... Хорошо, что джинсы были достаточно плотные, да еще и термобелье внизу, так что ничего страшного не случится. Скиннер вздохнул, напрасно пытаясь поудобнее устроиться в собственных джинсах. А поездка обещала быть долгой.

Тихое приветствие Мэри заставило его резко обернуться, на время забыв о дискомфорте. Она шла к нему сквозь предрассветные сумерки, укутанная в куртку, а на ногах у нее были резиновые снизу пушистые сверху унты. Эти идиотские сапоги на ком угодно, кроме Мэри Хонэа, выглядели бы... по-идиотски. Но на ней они выглядели очень мило. Скиннер улыбнулся ей, отказываясь слушать свой внутренний голос, который неустанно твердил ему, что он точно запал на эту женщину, если считает, что унты хоть на ком-то могут выглядеть мило...

— Доброе утро, Уолтер... Я принесла тебе горячий кофе, — Мэри подошла ближе и протянула ему горячий термос, который Скиннер благодарно принял, довольный, что появилось что-то, чем он сможет занять руки, вместо того, чтобы стоять и гореть желанием схватить обеими ладонями прекрасное личико Мэри и целовать ее до беспамятства...

Он сделал глоток живительного напитка и снова закрыл термос, а затем помог Мэри устроиться в самолете и пристегнуться. Обходя самолет, чтобы сесть в кресло пилота, он глубоко вдохнул и выдохнул. У них впереди был долгий и утомительный день, который они проведут в попытке загрузить в самолет как можно больше частей электронного микроскопа и привезти его в деревню. Скиннер взгляднул на Мэри и выпалил банальность:

— Ну что ж, мы готовы...

А его глаза в это время шептали ей «Я тебя хочу... прямо сейчас...»

Мэри сглотнула и кивнула, забыв, как говорить. Скиннер включил двигатели, самолет взглетел.

***
Сквозь заикающийся рокот старого пылесоса Малдер услышал звук взлетающего вертолета и, улыбнувшись сам себе, закончил чистку ковра и выключил шумную штуковину. Скалли оторвалась от своей книги и заявила:

— Пора уже положить конец страданиям этого бедолаги, Малдер... где ты его нашел?

Малдер обмотал шнур вокруг ручки пылесоса и поставил его у двери, а затем шлепнулся на диван рядом с женой.

— Тара нашла его в сарайчике за домом. Он все еще сосет... типа, — Малдер хихикнул от своей же глупой шутки, а Скалли только покачала головой и снова уткнулась носом в книгу. Малдер тыкнул ее ногой в шерстяном носке.

— Ты слышала вертолет? Скиннер и Мэри улетели.

Скалли снова подняла голову и кивнула.

— Я слышала, еле-еле из этого ужасного гудения, которое издавал этот допотопный пылесос. И кстати, а почему ты не называешь его Уолтером? Он же нас просил об этом.

Малдер мотнул головой, развлекаясь тем, что сунул большой палец ноги под обтянутую фланелью попу Скалли.

— Я не могу называть его Уолтером... точно так же, как я не могу называть тебя Даной. Я пытался, но это мне не по душе. Старые привычки, детка...

Скалли дернулась, когда его нога коснулась щекотного места, и рукой поймала его ступню.

— Малдер, щекотно! Если ты можешь называть меня деткой, то я не понимаю, почему тебе не звать Уолтера по имени. Какая тут разница? Слово «детка» тоже было новое для нас и нужно было привыкать, и у тебя получилось, ведь так?

Малдер улыбнулся во весь рот и потянул свою ногу, притягивая к себе ближе Скалли, и, когда она оказалась в досягаемости, обхватил ее и затянул на себя, откинувшись на подушки. Он устроил ее поудобнее и принялся играть с кончиками ее волос, мимоходом заметив, что они стали длиннее.

— Это другое... Я думал о тебе, как о «детке» еще задолго до того, как я начал даже раздумывать над тем, что Скиннера можно называть Уолтером...

Скалли закатила глаза и уперлась подбородком ему в грудь, а его палец продолжал путешествовать по ее волосам.

— Как бы там ни было, Малдер, я рада, что смогла уговорить Мэри поехать, даже если я и была изначально раздражена тем, что ты меня не пустил. Но ты прав — мне совершенно не нужен еще один приступ тошноты в вертолете.

Скалли погладила свой животик. Малдер ласково погладил ее по спине вверх и вниз, и она изогнулась как довольная кошечка.

— Тебя же ведь уже больше не тошнит, правда, Скалли? Ну, то есть, я имею ввиду, что это все нормально, да? — в голосе Малдера звучало искреннее беспокойство, поэтому она подняла голову и улыбнулась ему, чтобы успокоить.

— Это совершенно нормально, Малдер. Эти приступы периодически будут наблюдаться на протяжении еще нескольких месяцев. Кроме того, — в ее голос закралась ехидца, — эта тошнота стала прекрасным предлогом, чтобы отправить вместо меня Мэри... Теперь она сможет провести время наедине с Уолтером. Так что в этом есть определенная логика, — заключила она.

Малдер хихикнул и, коснувшись ладонью ее щеки, кожей почувствовал ее ответную улыбку.

— Ах ты маленькая сводница... ну, конечно, с этими двумя долго трудиться не придется, я так думаю. Скиннер очень сильно запал на Мэри.

Скалли задумчиво кивнула.

— Ммм, да... Интересно, что их сдерживает. Мне кажется, что тут скорее дело в Мэри, чем во Уолтере. Я вижу, как она на него смотрит, но... И я знаю, что она его хочет. Но может быть, еще слишком мало времени прошло после смерти ее мужа. Может быть, у них в традициях заложен определенный период скорбения. Мэри очень чтит традиции. Но я была бы так рада видеть ее счастливой... и Уолтера тоже. Они оба заслуживают счастья, Малдер... мы все заслуживаем, — Скалли опустилась щекой на живот мужу, успокаиваясь от его размеренного дыхания, и добавила: — Теперь мы счастливы, и я хотела бы, чтобы нашим друзьям тоже было хорошо.

Малдер погладил ее по голове и улыбнулся сам себе, думая о том, что Скиннер знает, как получить то, чего ему хочется.

***

Билл и Патрик вынесли последние столы из самой большой смотровой в клинике и убрали картотечный шкаф и стулья. Вытерев пот со лба, Билл еще раз оглядел комнату, прытаясь вспомнить, насколько большим был электронный микроскоп, когда они его разбирали, и решил, что этого помещения должно хватить.

— Будет узковато, но думаю, что мы сможем вместить его здесь, — сказал стоящий рядом Патрик. — Думаешь, у Даны будут с ним какие-нибудь проблемы, когда мы его соберем обратно?

Билл пожал плечами, натянул куртку и выудил из карманов перчатки.

— Надеюсь, что нет, хотя она говорит, что калибровка таких устройств может быть достаточно сложной. Но Мэри с таким уже работала, так что вдвоем они должны справиться. Мэри собиралась просмотреть книги в том шкафу и поискать руководство по эксплуатации. — Билл натянул шапку и, хлопнув Патрика по спине, добавил: — Идем обедать, Пат. Тара приготовила пиццу.

При упоминании пиццы глаза Патрика расширились, и он, не веря своим ушам, покачал головой.

— Как она ее приготовила? Откуда у нее нужные ингредиенты для пиццы?

Билл снова пожал плечами и гордо улыбнулся мысли врожденной решимости своей жены. Если Тара чего-то хотела... огого, берегись! А она была просто одержима пиццей. Всегда. Он довольно улыбнулся другу.

— Моя жена захотела пиццу. Это все, что я знаю. Я боялся спрашивать у нее что-то еще...

***

— Ну, долго еще, Тара? Я уже умираю прямо! — Скалли ёрзала на краешке стула и беззастенчиво втягивала носом аромат готовящейся пиццы. А запах был великолепный... Она была поражена способноси Тары сотворить такой пир, как поедание пиццы, из чего-то от пиццы предельно далекого. А началось все с козьего сыра...

Когда пару дней назад Скалли в дверь постучала Беверли с кусочком белого козьего сыра, завернутого в полотенце, первым желанием Скалли было отказаться. Ее желудок был особенно чувствителен по утрам и пикантный запах сыра чуть не вывернул ее наизнанку. Она попыталась вежливо отказаться, сославшисть на то, что она не переносит лактозу. Беверли же видела ее насквозь и все равно всунула ей в руки сыр.

— Не надо мне его отдавать обратно, Дана. Тебе нужны молочные продукты и ребенку тоже. Козий сыр лучше, чем из коровьего молока, по части протеинов и кальция. Если его испечь, он станет очень мягким. Возьми, и кушай по кусочку каждый день. — Улыбнувшись и легонько похлопав Скалли по животику, Беверли ушла. Скалли глядела на благоухающий сверток в руках и чувствовала, как зеленеет от подступающей тошноты... Через три минуты она стучала в дверь к Таре.

Тара разделила мнение насчет запаха... на этом сочувствие закончилось. Она втянула золовку в дом и усадила в кухне на стул, затем развернула сыр, отломила кусочек и, попробовав, объявила, что, если не обращать внимание на запах, то этот сыр просто великолепен. Скалли фыркнула.

— Тара, от него несет грязными старыми носками... ну, не то, чтобы я их нюхала, но все равно. Готова поспорить, что носки воняют так же, как и козий сыр. Я ни за что не смогу поднести его к рту.

Тара смерила ее взглядом, в глазах читался вызов.

— Если я смогу сделать из этого сыра что-нибудь не только съедобное, но и вкусное, ты съешь хоть немного, Дана? Тебе это необходимо. Я не видела, чтобы ты пила молоко, а на одних таблетках кальция далеко не уедешь. Я знаю, что козье молоко очень жирное, и я знаю, что ты думаешь о молоке вообще, если оно не сдобрено сиропом «Хёршис», — Скалли мило покраснела, посмотрела на Тару, потом — на сыр. Ну, она не могла отрицать, что ей вообще-то хотелось сыра,... и вздохнула.

— Ладно, дерзай, Тара...

И вот теперь Тара открыла старую духовку и вынула горячую, ароматную пиццу. При виде любимой пищи у обеих женщин началось обильное слюноотделение. Тара поставила пиццу на стол, чтобы остудить, а Скалли гипнотизировала ее взглядом, поражаясь, что ее невестка все-таки нашла способ накормить ее сыром. И еще нужно было учитывать, что во всей деревне было не сыскать ингредиентов для стандартной пиццы...

Так они, по крайней мере, думали.

На запах тут же прибежал Малдер, а за ним по пятам Майкл и Билл с Патриком, завершающим ряд желающих. Мужчины остановились, плененные видом горячего еще булькающего пирога, остывающего на столе в Тариной кухне... У Малдера почти капали слюни. Он обхватил жену шурина за вокруг талии и в театральном жесте наклонил ее назад, произнося:

— Ты — мой тип женщины, Тара Скалли...

Тара засмеялась на эту его глупую выходку и потребовала, чтобы ее отпустили, а тем временем Билл взял нож и начал разрезать пиццу, подбодряюще обращаясь к пленителю собственной жены:

— Придержи ее, Малдер, иначе она съест всю пиццу, и нам ничего не останется...

Через двадцать минут не осталось ни крошки. Скалли довольно похлопывала себя по полному животу и тихонько порыгивала в салфетку. Билл качался на кухонном стуле и зарычал:

— Черт подери, Пат... почему ты мне позволил столько съесть?

Патрик хрюкнул, допивая воду.

— Можно подумать, тебя можно было остановить, дружище...

Тара радостно улыбнулась, глядя на них всех, и встала, чтобы убрать в раковину грязные тарелки. Когда она проходила мимо мужа, тот схватил ее, усадил себе на колени и крепко обнял, а потом зарылся носом ей в шею, чем вызвал ответный визг.

— Тара, я, как обычно, преклоняюсь перед твоими кулинарными талантами... это была чертовски прекрасная пицца. И у меня просто сердце разрывается от того, что Уолтер и Мэри не смогли разделить с нами это лакомство... но нам, с счастью, досталось больше. А теперь расскажи, что же в ней было.

С другого конца комнаты хихикнула Скалли, уютно устроившаяся на диване в объятиях Малдера. Ее озорной взгляд встретился с таким же хитрющим взглядом золовки, после чего Тара пожала плечами и кивнула.

— Давай, расскажи им, — Скалли глубоко вдохнула.

— Ну, сыр — это несложно понять. Беверли была права: когда его испечешь, он становится нежнее. Соус был из домашних консервированных помидоров, которые прислала сестра Беверли, Бет. Мясо — оленьи сосиски, которые Уоррен делает каждую весну. А корж приготовлен из закваски, которую Сара дала нам на второй день, как мы приехали... она говорила, что эта закваска у нее уже держится тридцать лет.

Скалли снова улыбнулась во все тридцать два и, кивнув в сторону детской спальни, где сопели Мэгги и Мэтти, добавила:

— Что бы вы ни делали, ребята, ни за что не говорите Мэтти, что вы ели Рудольфа!

***
Примерно после пятого похода на крышу Скиннер и Мэри были уже практически без сил. Они упаковали детали электронного микроскопа настолько компактно, насколько возможно, но было очевидно, что им придется еще раз возвращаться.

Облокотившись спиной на стенку лифта, Скиннер раздумывал над мыслью провести ночь в Фейрбенксе, а не лететь обратно в деревню по темноте, и решил, что это была плохая идея. Он совсем не знал этого города, но даже, если бы это было не так, он бы ни за что не смог уговорить Мэри остаться.

И в первую очередь из-за сочащегося из всех щелей запаха смерти.

Фейрбенкс выглядел хуже, чем несколько недель назад, когда они проезжали через него и остановились на ночлег в Режденси Хотел. Улицы были полны трупов. Они были повсюду: в брошенных машинах, в зданиях. Всё кругом покрывал тонкий слой свежевыпавшего снега, и если не присматриваться, то кровавого месива было не видно, и все выглядело девственно чистым. Скиннер знал, что для Мэри это все особенно тяжело. Она стоически держалась, молча переступая через разлагающиеся тела, закрыв ладонью нос и рот, и ни разу не пожаловалась пока они носили части микроскопа на крышу и складывали в вертолет.

Когда уже больше ничего не помещалось, Скиннер объявил об окончании работ, и они еще один последний раз спустились в комнату с микроскопом, чтобы забрать свою тяжелую зимнюю одежду. Мэри неподвижно и задумчиво стояла в углу лифта, уставившись в пол. Скиннер больше не мог этого выносить. Ее молчание начинало его беспокоить. С того самого момента, как они шагнули в лифт на крыше, и до того, как они загрузили в вертолет последнюю партию деталей... она будто воды в рот набрала и была ужасно бледной. Скиннер знал, о чем она думает...

Он подошел к ней и положил руку на плечо. От этого теплого прикосновения Мэри сломалась. Она задрожала, затряслась и укрылась в объятиях большого мужчины, который давал ей почувствовать себя хрупкой женщиной... Ее горячие потоки слез впитывались в его одежду, но это было не важно. У Скиннера широкие плечи.

Шире, чем достаточно, чтобы впитать ее боль...

Скиннер крепко держал ее и гладил ее волосы, пока она всхлипывала и выплакивала свою боль. Лифт остановился на третьем этаже и распахнул двери, но они не двинулись с места, они просто стояли, обнявшись. Мэри плакала — долгие, прерывистые всхлипы непроходящей боли — боли, которую не отпускали так долго. Она оплакивала свою мать, погибшую возле маленькой приходской церкви, где она прожила большую часть своей жизни и которую всегда считала безопасной спокойной гаванью. Она оплакивала своих братьев и сестер и их семьи; крошечных племянников и племянниц, которых она так никогда и не увидела и не увидит. Она оплакивала своего мужа, пусть даже смерть его настигла тогда, когда он был занят своим любимым делом... а не стал жертвой нечеловеческого кошмара.

Мэри Хонэа плакала.

Уолтер Скиннер держал ее в объятиях и надрывающимся шепотом обещал ей, что она больше никогда не будет одна, что он позаботится о ней и о ее отце везде, куда бы не завела их жизнь. И Мэри хваталась за это обещание так же сильно, как вжималась в Скиннера, полностью отдаваясь ему, когда он взял ее щеки в свои большие ладони и принялся покрывать ее лицо мягкими исцеляющими поцелуями, а затем обнял ее крепче и поцеловал глубже, так, как он уже давно, несколько недель, хотел ее целовать... так, как мужчина целует женщину, которую он обожает.

Смерть и разлагающиеся невинные жизни вдруг оказались забытыми и затерянными в нахлынувшей страсти. Мэри оказалась зажатой между стеной лифта и горячим телом Скиннера. Она вцепилась в его фланелевую рубашку и держалась за нее, а ее мир угрожающе накренился. Она этого не ожидала... не думала, что ей это понадобится так скоро. Ее тело было больше, чем готово, но ее сердце и чувства — еще нет.

Желание навалилось на Скиннера так стремительно, что он не смог сделать ничего, кроме как отреагировать. Он превратился из успокаивающего в готового наброситься за одну секунду. Его мозг слишком поздно закричал ему, что нужно бы действовать деликатнее, потому что он уже вклинился коленом между бедер Мэри и настойчиво прижался к ней. Застонав, не отпуская ее губ, он опустил руки ей на поясницу и, отстранив от стены, притянул еще крепче к себе. Поцелуй становился то нежным, то требовательным, языки переплетались и танцевали, борясь за доминирование и наслаждаясь вкусом друг друга.

Боже... столько времени прошло с тех пор, как мужчина ее так целовал...

Господи... он уже и не помнил, когда в последний раз он так отвечал на поцелуй женщины...

Это могло продолжаться вечно, но им нужно было вдохнуть. Разъединившись, чтобы получить кислорода, они вдохнули и застоялый яд колонизации, который вернул их обоих к реальности за считанные мгновения. Мэри спрятала лицо на груди у Скиннера и снова всхлипнула. Он прижал ладонью ее голову и принялся шептать какую-то успокаивающую чепуху, пока она дрожала в его объятиях разрываемая между отчаянием и желанием.

Наконец, она шмыгула носом в последний раз и, подняв заплаканные глаза, хрипло произнесла:

— Уолтер... Прости... Я не хотела завести тебя куда-то, куда я еще сама не готова идти. Прости меня...

Она попыталась отстраниться, но Скиннер удержал ее и, мотнув головой, взял ее мокрую щеку в ладонь.

— Это я должен извиняться, Мэри. Я знаю, что ты еще к этому не готова. Я мог бы быть и посдержаннее. — Он смотрел в ее покрасневшие глаза, потом поцеловал сначала один, потом другой, и продолжил: — Просто помни. Когда ты будешь готова... я буду здесь. Я буду ждать, сколько понадобится. Хорошо?

Дрожащие губы Мэри сложились в улыбку, и она кивнула, чувствуя облегчение и тронутая до глубины души добротой и щедростью этого прекрасного человека.

— Хорошо...

***

У Джона Хонэа было достаточно острое зрение для старого человека, которому нужны были очки, но он упрямо отказывался их надевать.

Он жил тонкостью своего зрения и мудростью своих предков. Эти взгляды сделали его сильным Пресвитером и лидером общины в Уайтхорс в достаточно молодом возрасте. И эти же взгляды позволяли ему лучше чувствовать своих близких.

В частности, его сокровище — Мэри.

Джон был очень горд своей младшей дочерью по разным причинам. Она работала в офисе законодательных органов в Джуно и одновременно училась в Аляскинском Университете. Она помогала брату, Джеймсу, строить дом под Джуно, помогла появиться на свет своему племяннику Майклу, когда все еще училась на медсестру. Она была смелой и преданной, и такой сильной, что у Джона болело сердце при мысли об этом, о этой черной полосе, начавшейся год назад, когда ее силе пришлось пройти такое страшное испытание...

Джон Хонэа пытался представить, через что пришлось пройти его драгоценной дочери в тот день, когда погиб Келвин. Ему никогда не удавалось представить даже половину той боли... никогда. Поход, чтобы расставить ловушки, который начинался так многообещающе... Они шли вокруг озера Дельта, расставляя капканы и наслаждаясь возможностью провести вместе время на лоне природы... И потом этот ужасный «клац!», когда стальной медвежий капкан выскользнул из рук Келвина, когда он споткнулся о тяжелую цепь, и закрылся у него на ноге. Безнадежность, которую Мэри, должно быть, чувствовала, когда ее муж то приходил в сознание, то снова проваливался в небытие, и ее физической силы не хватило, чтобы раскрыть челюсти медвежьего капкана.

Ужасное сознание того, что ей пришлось отсечь мужу ногу... и тащить его, истекающего кровью, через лес к главной дороге, зная, что с каждой капелькой крови из него вытекала жизнь.

Джон Хонэа помнил, как она рассказывала это в больнице, всхлипывая в его объятиях, а он чувствовал себя не в состоянии облегчить ее страдания, когда она винила себя в смерти мужа. Несчастные случаи с капканами случались постоянно — так он ей говорил. Расставлять капканы — опасная работа, особенно капканы на медведей. Келвин уже много лет занимался этим, он знал о всех рисках. И Мэри тоже. Да в конце концов, это не имело никакого значения. Мэри стала вдовой в двадцать девять лет... и в тот день умерла часть ее самой.

Теперь Джон Хонэа видел, что то, что она потеряла год назад, снова разгорается. Это был только небольшой огонек и хорошо спрятанный... но у Джона было острое зрение.

***

— Мэри, дорогая... подойди ко мне.

Джон Хонэа сел в постели и поднял подушку за головой. Он дремал, раздумывая над тем, что стоит встать чуть пораньше и начать готовиться к мессе, которую он планировал провести перед Воскресным Собранием. Это было уже третье воскресенье и оно имело поразительный успех. Все пришли и слушали. Это волшебным образом согревало сердце и давало Джону новый смысл. Ему теперь хотелось вставать раньше и просматривать Библию, чтобы найти лучшие слова и преподать нужный урок.

Мэри вошла в комнату как раз вовремя, чтобы помочь отцу поудобнее усесться на подушках, и он поблагодарил ее, расправляя покрывало, а потом поймал ее за руку, когда увидел, что она вновь собирается уходить.

— Посиди со мной немного, дочка... Я хочу с тобой поговорить, — он похлопал по кровати, Мэри улыбнулась, кивнула и села рядом с отцом, взяв его руку в свою. Джон смотрел в глаза своей дочери в поисках того разгорающегося огонька и, когда увидел его, довольно кивнул. Мэри удивленно приподняла брови.

— Что у тебя на уме, отец? Ты в порядке? — Мэри опустила свободную руку ему на лоб, Джон перехватил ее и теперь держал обе ее ладони.

— Я чувствую себя очень хорошо, дитя мое. Лучше, чем когда-либо за последнее время. Но я проснулся еще до того, как встала ты. Я думал о воскресной мессе, о том уроке, который я хочу всем преподать. Я подумал, что, возможно, ты захочешь послушать меня и скажешь свое мнение, — он глядел на нее своими проницательными глазами, Мэри улыбнулась и легонько сжала его руки.

— Отец, ты же знаешь, что я люблю слушать о твоих планах на мессу и помогать тебе. Расскажи мне, что ты хочешь сказать, — она устроилась поудобнее и приняла сосредоточенный вид. Он поднял взгляд на потолок, как будто собираясь с мыслями, и заговорил:

— Я хотел рассказать об особой ценности жизни, Мэри. Я думаю, что в такие времена она особо ценна. Моя душа уже стара и устала, дочка. Она уже повидала сполна и печали, и боли. Да мы все повидали... — Джон заметил, как глаза дочери подергиваются пеленой той боли, и нежно погладил ее ладонь. — Я думаю, что расскажу нашим друзьям, что жизнь — это самый прекрасный дар, и нельзя праздно провести ни секунды своей жизни. Мы должны собирать каждую крупицу счастья и радоваться новой любви и возрождению страстей в сердцах. — Джон смотрел в раширяющиеся глаза вдруг понявшей, к чему он клонит, дочери, и продолжал говорить. Ее губы разомкнулись, но она молчала. Джон чуть усмехнулся ее шокированному состоянию и добавил: — Прошел уже год, дочка. Время скорби закончилось. У тебя есть шанс на новую жизнь с человеком, который любит тебя, и это время только начинается. Я хочу благословить тебя на этот новый шаг.

Мэри приподняла брови и неверяще смотрела на отца, бормоча:

— Но как ты... да не важно. Отец, я еще не закончила скорбеть! Еще один год... — Джон поднял палец к ее губам, заставив ее замолчать.

— Нет, Мэри, — ответил он, улыбаясь, — ты скорбела достаточно. Я твой отец и твой Пресвитер. У меня есть право менять традиции, если я того хочу, и именно сейчас я хочу это сделать. Будь счастливой, дочь моя, потому что никто не заслуживает этого так, как ты.

Он отпустил ее руки и, раскрыв объятия, прижал свою дочь к сердцу. Она смеялась ему в шею и он смеялся с ней... А когда он почувствовал на щеке теплую капельку, Джон Хонэа так и не понял из чьего глаза она упала — его или ее.

В конце концов, это было неважно.


Конец двадцать четвертой главы